Участник:МетаСкептик/История русофобской пропаганды
Отрывок из книги Юзефа Мацкевича «Победа провокации» (Jozef Mackiewicz, «Zwycięstwo prowokacji», Munchen 1962). В русском переводе Галины и Сергея Крыжицких эта книга вышла не ранее 1982 года в издательстве «Заря» (ZARIА, 73 Biscay Rd., London, Ont., Canada N6H 3K8). Глава «Существует ли ещё Россия?», откуда взят отрывок, опубликована в «The New Review — Новый Журнал», 149, Нью-Йорк 1982.
Юзеф Мацкевич, известный польский публицист и писатель антикоммунистических и антисоветских убеждений. В своей книге Мацкевич пытался доказать, что не только коммунизм, но и СССР — продукт чисто западный и не имеет ничего общего со старой Россией. Точка зрения в целом спорная, но раздел об исторических корнях и некоторых приёмах европоцентристской пропаганды, которая началась задолго до возникновения русского этноса, достаточно интересен. Отголоски антивизантйской пропаганды в западной культуре живы и сегодня, более 500 лет после исчезновения Византии. Центр Европы давно переместился в Вашингтон, но ожидать, что наши «партнёры» прекратят свои упражнения в русофобии, пока мы живы, не стоит. Пощады не будет даже нашим пристрастившимся к допингу инвалидам.
Богословский спор. Линия раздела Запада и Востока очень стара. Родилась она из спора между западной и восточной церковью, между католицизмом и православием. Спор чисто богословский. То, что теперь называется западной культурой, является наследием культуры латинской, короче говоря, культуры католической. Пропаганда — не изобретение новейших времен. Пропаганда существовала всегда. Классическим ее примером была пропаганда церковная. На Западе целые поколения жили под влиянием католической пропаганды, которая веками формировала взгляды. Еще по сей день, если предложить среднему европейцу определить тремя словами из чего состоит история Европы, он ответит: Рим — средневековье — возрождение. В его памяти почти не найдется места для тысячелетней Византийской империи. Что же касается Византии, то была она на протяжении веков очагом европейской культуры, особенно когда ее западная часть тонула в, так называемом, «мраке средневековья». Произошло, однако, так, что латинская пропаганда в своем споре с православием не только постаралась изгладить из памяти эту историческую роль, но даже исказила ее, придав ей отрицательное понятие. Мы все знаем, что значит определение «византийский». Однако не все отдают себе отчет, что это «mot d’ordre» когда-то имело такое же значение, какое имеют в период национализмов лозунги, служащие для возбуждения, якобы исторической, вражды между народами. Итак, что бы то ни было плохого в Византии, многое принято клеймить, как «византийское», то есть восточное. В то же самое время такому же злу на Западе не придавалось постоянного эпитета, и оно считалось проходящим заблуждением.
В действительности же не было принципиально качественной разницы ни в положительных, ни в отрицательных признаках европейского Востока и Запада. Выбивали и выкалывали глаза и тут и там. Проявление варварства было повсюду аналогично, если не тождественно. Когда мы теперь рассматриваем в Италии исторические памятники византийского искусства, частично замазанные или поврежденные только потому, что они не латинские, трудно не поддаться впечатлению, что такое поведение считалось бы типично «византийским», если бы не было как раз римским. Подобным же образом были бы приписаны к категории «типично восточной» все зверства, войны, религиозные преследования, а уж во всяком случае Св. Инквизиция, если бы они не были делом рук Запада.
Территориальная граница этого раздела, впрочем мало отличающаяся от нынешней, носила название «оплота христианства». В действительности же оплот этот не лежал на границе христианства, а только на рубеже католической Церкви. Крестоносцы дали свое самое большое сражение на озере Пейпус в 1242 году не язычникам, а Александру Невскому, ставшему впоследствии святым восточной Церкви. В истории Польши крещение Литвы датируется 1386-ым годом. На самом же деле в Великом Княжестве Литовском в то время было ничтожное количество язычников, а большинство населения давно приняло христианство в форме православной религии. Старейшие храмы в Вильно и Гродно принадлежат именно этому обряду. Так, именуя крещением, окрестили, собственно, введение католицизма в Литве.
И наоборот. Когда 29 мая 1453 года гибла под напором неверных тысячелетняя столица христианской империи на Востоке, латинский Запад не пришел ей на помощь, за исключением венецианского флота, который так и не дошел до Константинополя из-за неблагоприятных ветров.
Два мерила. Двойное мерило в оценке, так называемого, европейского Востока и Запада берет свое начало в традиционной, и по сей день существующей, обоюдной неприязни двух Церквей. Помню, как неметрическая система в дореволюционной России считалась типичной отсталостью, в то время как аналогичная система в Америке, употребляемая по сей день, должна служить примером привязанности к традициям. То, что последний император Николай II был главой Церкви считалось примером «типичного византийства», в то время как то, что королева Елизавета возглавляет одновременно две Церкви, доказывает «популярность монархии». Когда в сегодняшней большевицкой нищете люди покорно стоят в очередях перед магазинами, говорится о рабском повиновении, наследии Ивана Грозного и т. д. Когда же в Лондоне, по менее важным причинам, люди, с неким даже удовольствием, становятся в послушные очереди — это приводится, как пример общественной дисциплины. Царский городовой, бьющий кулаком в зубы, представлял собой яркий пример «варварского Востока». Когда же французская полиция, иногда даже без особого повода, лупит дубинками по головам — это не трактуется типичным для Запада поведением. Можно с уверенностью сказать, что если бы Швейцария не лежала в сердце Европы, а — на ее Востоке, то нашлось бы много специалистов, которые сумели бы доказать, что лишение женщин права голоса есть пережиток татарского влияния. В таком же свете рассматривались в свое время в России еврейские погромы в 1905 году и процесс Бейлиса в Киеве в 1913 году, в котором ему приписывали, якобы, ритуальное убийство. Всё это считали явлениями возможными исключительно на темном Востоке. Однако наивным кажется сопоставление тех «эксцессов» со страшной формой, до какой дошло преследование евреев Гитлером. Следует добавить, что преследование евреев в гитлеровское время, правда, — под нажимом и по приказу Гитлера, имело место во всей Европе, и было делом рук и венгров, и французов, и голландцев, и бельгийцев, и многих других западных европейцев.
Изобилие эрудиции было пролито на бумагу западных газет во время московских процессов 1937—1938 годов, чтобы доказать что неслыханное дотоле излияние покаяний подсудимых можно объяснить только пережитком византийской психики и рабским воспитанием. Однако, когда, после 1945 года в аналогичных большевицких процессах показания давали немецкий генерал, британский атташе, католический епископ, римский кардинал и прочие — не было уже речи о «восточных душах», а говорилось только о каких-то загадочных пилюлях.
Существует ли «восточная душа»? Многие специалисты в этой области подчеркивают мнимое своеобразие восточной души, особенно русской души. Ссылаясь на высказывания философов, великих русских писателей, они цитируют Герцена, Бакунина, Гоголя, Хомякова, Аксакова, Тютчева, Достоевского и других: «Послушайте, что они сами пишут о себе!» Не будем тут углубляться далеко в историософскую полемику, как и не будем вдаваться в спор, какая из Церквей права: та, которая утверждает, что Св. Дух происходит только от Бога-Отца, или та, которая утверждает, что Он происходит от Отца и Сына? Ибо, как известно, в этом кроется одна из главных причин расхождения. Похоже на то, что обе полемики, — богословская VI—IX веков и историософская XIX—XX веков, имеют некие общие черты в их несколько запутанном толковании. Однако трудно не поддаться убеждению, что трудности, которые находят многие специалисты в поисках «русской» души, заключаются в том, что они ищут то, чего не существует.
Существенная разница между западноевропейской и восточноевропейской психикой, там где она обнаруживается, коренится скорее в культурной отсталости восточных областей Европы и, в вытекающей отсюда, неграмотности. Помню, как в 1911 году, когда я ребенком был первый раз во Франции, мое внимание обратили на извозчика: «Смотри! Извозчик на козлах читает газету!» Русский мужик газет не читал. Он не интересовался вопросом, какая футбольная команда победит, и всем тем, что печаталось в газетах. В свободные от работы минуты его интересовал вопрос более подходящий для рассуждений: существует ли Бог и в чем есть правда? Отсюда пошло это типично русское «бого- и правдоискательство», которое нашло отражение в литературе. В Америке Э. Хемингуэй написал книгу под заглавием «Старик и море», за которую в 1954 году получил Нобелевскую премию. Так вот в этой книге читаем, что старик, рыбак, в борьбе с океаном и рыбой, один между небом и водой, все время мысленно возвращается к бейсболу и к «American League».
С другой стороны, в той же Америке существует 118 самых разных вероисповеданий, а также в западной литературе, как и в жизни и в уголовной хронике, то есть в миллионах и миллионах случаев, мы найдем тождественные темы, тождественные рефлексы, побуждения, мечты и поступки, которые специалисты по распределительным картотекам, в каждом единичном случае, приписали бы «восточной психике», если бы их подметили на Востоке. Подобным образом, впрочем, как в эпоху национализмов, поспешно принимается что-нибудь за типично французское, английское, польское или немецкое, когда в сущности своей оно только типично человеческое.
До Первой мировой войны «типично русским» считалось «человеколюбие», «нигилизм», «достоевщина» и т. д. Сегодня в Советском Союзе от «любви к человеку» осталось не много, а что касается «достоевщины» — отражения темных сторон человеческой души, — то, читая некоторых западноевропейских писателей, создается впечатление, что в некоторых случаях они перещеголяли старую «достоевщину». У Жана Ануй, например, молодая девушка ходит, помнится, голая по комнате и, чтобы убить время, плюет на портрет матери… У Грехема Грина, например, в романе о детях, разрушающих дом, или в повести «Черная скала», насыщенность инстинктов зла, убийства, уничтожения и крайнего нигилизма не дорастает, правда, до таланта изображения в «Бесах» Достоевского, но количественно далеко таковые превосходит. Во Франкфурте-на-Майне недавно был найден мертвый человек, прибитый к кресту. Полиция обнаружила, что этот человек был лидером религиозной секты, которую он сумел довести до состояния такого экстаза, что заставил своих единоверцев распять себя как Христа. Если бы что-нибудь подобное случилось не в центре современной Европы, а где-нибудь в глухой сибирской тайге, то легко себе представить комментарии специалистов по «восточной душе»
Мы не трактуем эти сравнения ни как «упрек» по адресу Запада, ни как «защиту» Востока. Хочется просто констатировать факт, что проблемы Бога и правды не стоят с культурной точки зрения ниже, чем проблемы текущей политики, спорта и кино. Человек, который в экстазе восторга хоть издали хотел увидеть маэстро «rock’n'roll» и затоптанный насмерть толпой, не умер смертью более культурной, чем человек, убитый в экстазе единоверцами религиозной секты.
Неграмотность, с которой совершенно справедливо борются все народы мира, сыграла в восточной Европе некую положительную роль. А именно: в дореволюционное время она лишала общественные низы той псевдокультуры, которая сегодня затопляет Запад, находя адресатов среди масс полуинтеллигентских или «четверть» интеллигентских. На Востоке, так называемое «общество» состояло до революции исключительно из высших слоев на уровне культуры, не уступающей наивысшему уровню западной культуры. Self-made-man" из низов общества сразу приобщался к этой культуре и начинал с чтения классиков, минуя всяких посредников.
Нутряная современная
Аннотация творчества Улицкой
«Русский – существо никчёмное. Он или ворует, или пьёт. Больше ничего не умеет, и если встречаешь трезвого русского: точно – вор; а встречаешь честного – разумеется, пьяница. И то всего безотраднее, что ни украсть толком, ни выпить со вкусом он тоже не может. Оглянуться не успеешь, - он или в тюрьме, или в бегах, или в гробу. Век русского человека короток и лишён смысла: выпьет, сколько сможет – и на погост. Русский – он ведь ублюдок, беспородная дворняга, не монгол, не германец – так, кривоногая помесь.
Вот он поводит по сторонам мутным взглядом, шевелит губами, словно бы думает, - это он смотрит, где бы что украсть. Впрочем, крадёт только то, что легко украсть, если украсть трудновато – связываться не станет, лучше напьётся всякой мерзости и повалится где стоит».
М. Кантор «Медленные челюсти демократии», М.,2008, с. 134-135.