Исламское государство

История возникновения организации

Исламистское ядро того, что сейчас известно как ИГИЛ (а ранее - как «Исламское государство в Ираке», а еще раньше - как «аль-Каида в Ираке») сформировалось вскоре после вооруженной интервенции 2003 г. во главе с США непосредственно в ходе усиливавшегося и принимавшего все более радикальный характер сопротивления иностранным войскам и их местным союзникам. Первый лидер этой иракской исламистской группировки Абу Мусаб аз-Заркауи был крайне противоречивой фигурой с двусмысленными связями как в джихадистских кругах, так и вне их и с репутацией «двойного агента».

• Он успел сделать несколько заявлений о поддержке «аль-Каиды» и лояльности ей;
• также при нем в названии организации была ссылка на «аль-Каиду» («аль- Каида в Ираке»), от которой группировка немедленно отказалась сразу после его гибели в 2006 г.;
• наконец, именно аз-Заркауи стал наиболее активно практиковать в Ираке демонстративные теракты с массовыми жертвами.

Всего этого оказалось вполне достаточно, чтобы приклеить к группировке ярлык «подразделения аль-Каиды». Хотя такая привязка успешно служила цели дискредитации вооруженной суннитской оппозиции американской интервенции и оккупации Ирака, она не отражала реальной сути, состава и целей группировки. Ее главной целью оставалось освобождение Ирака и создание в Ираке исламского государства взамен западного протектората, а абсолютное большинство ее рядов бойцов и командиров были иракцами (тогда как доля иностранных боевиков не превышала 4-10%).

К концу 2006 г. группировка стала одной из крупнейших повстанческих сил в Ираке и ядром исламистской части вооруженной антиправительственной оппозиции и переименовала себя в «Исламское государство в Ираке».

Группировка вступила в сирийскую гражданскую войну на стороне джихадистской части оппозиции, после того, как она объявила себя уже «Исламским государством Ирака и Леванта» (т. е. Ирака и всего восточного Средиземноморья) и попыталась объединить под своим контролем и другие исламистские группировки, ее отношения с другой крупной джихадистской организацией «Джабхат ан-Нусра» испортились, вплоть до столкновений между ними. Показательно, что в конфликте между ИГИЛ и «ан-Нусрой» в Сирии политическая и идеологическая поддержка со стороны «центральной аль- Каиды» оказалась не на стороне ИГИЛ. После того, как ИГИЛ перенесла центр своей активности обратно в Ирак, пользуясь обострением напряженности между шиитским правительством аль-Малики и иракскими суннитами, главный рупор «аль-Каиды» Айман аз-Завахири еще в феврале 2014 г. (т. е. за несколько месяцев до начала «победного шествия» ИГИЛ по территории Ирака) официально отказал ИГИЛ в какой-либо поддержке или открестился от любой аффилиации с ней .

Отсутствие благословения со стороны «аль-Каиды» совершенно не помешало тысячам иностранных джихадистов (часть которых просто переключилась с сирийского фронта на иракский) примкнуть к ИГИЛ, которую отличала все более четкая система военной организации и все более солидная финансовая основа. Общая численность иностранных джихадистов, их доля от общего числа боевиков и состав носят очень динамичный характер и их вряд ли можно точно оценить на данном этапе. Однако даже на основе доступной информации можно сделать два предварительных вывода:

• Во-первых, если близкий к армейскому боевой потенциал ИГИЛ в основном является заслугой вошедших в его состав, в том числе командный, профессиональных иракских военных и сотрудников спецслужб из числа бывших баасистов (которые, по некоторым данным, составляют до трети всех заместителей лидера группировки Абу Бакра аль-Багдади), то иностранные джихадисты в рядах ИГИЛ, в свою очередь, играют непропорционально большую роль в террористическом и других особо жестоких формах насилия (включая обезглавливания);
• Во-вторых, именно приток западных джихадистов, исповедующих подчеркнуто «глобальную», универсалистскую версию джихада, стал основной связью между региональной ИГИЛ и глобальной повесткой дня транснационального исламизма. В этом смысле джихадисты - выходцы из западных стран играют даже более важную роль, чем идеологический символизм «исторического ядра аль-Каиды» или влияние джихадистов из зон других локально-региональных конфликтов (от крупных конфликтов в разваливающихся государствах типа Афганистана, Сомали или Йемена - до периферийных конфликтов исламистско-сепаратистского типа на территории полностью функциональных государств в Азии и Евразии).

Условия возникновения организации

Ирак возглавляет список стран, сильнее всего затронутых терроризмом, еще с середины 2000-х гг. (когда террористические методы стали активно использоваться вооруженным сопротивлением иностранным интервентам во главе с США и установленному ими марионеточному правительству) - т. е. задолго до того, как феномен ИГИЛ сформировался в его нынешнем виде. Еще в первое десятилетие после 2001 г. (2002-2011 гг.) только на Ирак пришлось более трети всех убитых в терактах в мире .

Однако к середине 2010-х гг. главным импульсом и движущей силой повстанческого, террористического и сектарного (конфессионального) насилия в регионе уже стала активность ИГИЛ и ряда более мелких радикально-исламистских группировок в расширенном, трансграничном ирако-сирийском контексте.

ИГИЛ объединяет в себе мощную идеологию, серьезные амбиции в области (исламского) государственного строительства и квазигосударственный потенциал и действует одновременно на территории сразу двух ослабленных и (полу)распавшихся государств - в Ираке (хронически недееспособном государстве после десятилетнего иностранной интервенции) и в Сирии (сильно обескровленной продолжающейся жестокой гражданской войной). В этом смысле ИГИЛ служит даже более наглядным примером полноценной регионализации вооруженно-террористической группировки, чем трансграничная активность и сам феномен движения Талибан в афгано¬пакистанском контексте.

Формирование и эволюция ИГИЛ в направлении регионализации по принципу «снизу вверх» следует рассматривать с двух сторон: с точки зрения внутриполитической динамики и конфликтов в Ираке и Сирии и того, как она пересекается с региональным измерением и накладывается на внутрирегиональные противоречия и более широких связей с транснациональным радикальным исламизмом.

• Во-первых, ни одно другое крупное радикально-исламистское движение, развивающееся в направлении дальнейшей регионализации, не было так сильно движимо внутригосударственными и внутрирегиональными факторами, как ИГИЛ (даже если эта динамика была частично искажена, а частично запущена и стимулирована предшествующей американской интервенцией в Ираке). Неформальная, но широкая транснационализация гражданской войны в Сирии с обеих сторон вооруженного противостояния также - в основном, хотя и не исключительно - является производной внутрирегиональных противоречий на Ближнем и Среднем Востоке. Из всех факторов и условий, которые стоят за подъемом ИГИЛ в 2014 г. и его успехами (значительными в военной области и пока более скромными в области строительства исламского государства), все более специфичные факторы, оказавшие на ИГИЛ самое прямое и непосредственное влияние, являются внутренними для стран и региона, о которых идет речь. Они включают острое недовольство самых разных групп и слоев иракских суннитов - от бывших светских баасистов и суннитских племенных группировок до радикальных исламистов - своей растущей политической и социально-экономической маргинализацией и правительственными репрессиями. Ранее этот растущее недовольство уже послужило питательной средой для вооруженного сопротивления американским интервентам, однако оно продолжало накапливаться и после вывода из Ирака основных иностранных сил, при правительстве Нури аль-Малики, приобретавшем все более выраженный шиитский характер. Ситуацию усугубляла ограниченная функциональность и низкая легитимность непопулярного, но все более авторитарного иракского режима, доставшегося Ираку «в наследство» от иностранного военного присутствия во главе с США. Параллельно разгоревшаяся в соседней Сирии кровавая гражданская война дала ИГИЛ как наиболее радикальной части иракской суннитской оппозиции новый стимул и «окно возможностей» в плане обретения убежища на сирийской территории, а потом и второй страны базирования, распространения вооруженной активности за пределы иракских границ и обеспечения устойчивого самофинансирования за счет контроля над контрабандными потока нефти (и все это еще до 2014 г., когда ИГИЛ перенесла центра своей активности обратно в Ирак). Неудивительно, что наиболее тяжелые последствия вооруженной и иной активности ИГИЛ после обретения им полноценного трансграничного регионального характера пришлись, прежде всего, на страны самого региона. Феномен ИГИЛ угрожает нанести мощнейший, хотя и не обязательно окончательный, удар одновременно по, по крайней мере, двум уже ослабленным и обескровленным государствам, что придает новый качественный импульс более широкой дестабилизации региона на стыке Ближнего и Среднего Востока, который и так уже более десяти лет служит основным центром террористической (и вооруженной) активности в мире.

• Во-вторых, связи ИГИЛ с транснациональным исламистских терроризмом также нуждаются в прояснении. В политических и медийных кругах нынешняя ИГИЛ, как и ее предыдущие «издания», до сих пор нередко подается не как самостоятельная и самодостаточная организация, а как не более чем подразделение «глобального джихада» под руководством «центральной аль- Каиды». Такая интерпретация обычно упирает на два момента: на предысторию ИГИЛ в Ираке, особенно на так называемую «аль-Каиду в Ираке» и на беспрецедентно широкое присутствие иностранных боевиков- джихадистов среди рядового состава и частично командования ИГИЛ.

Основные тенденции в области транснационального терроризма

• Резкий рост терроризма за период с начала XXI в. в целом и в последние годы, в частности. Рост террористической активности сочетается с ее крайне неравномерным распределением и сосредоточением большей ее части всего лишь в двух регионах мира, а в этих регионах - в зонах двух крупнейших трансграничных конфликтов;
• Устойчивое преобладание региональных радикально-исламистских группировок и движений среди наиболее активных и смертоносных вооруженно-террористических организаций в мире. В 2012 г. только на шесть наиболее активных террористических группировок (все - радикально¬исламистского толка) пришлось около 5000 человек жертв убитыми, т. е. почти половина всех погибших в терактах в мире. В 2013 г. все наиболее смертоносные повстанческо-террористические группировки в мире носили радикально-исламистский характер, включая Талибан в Афганистане, Исламское государство Ирака и Леванта (ИГИЛ), «Техрик-э-Талибан Пакистан», «Боко харам» (Нигерия), «Лашкар-э-Джангви» (Пакистан), «Джабхат ан-Нусра» (Сирия) и «аш-Шабаб» (Сомали). Показательно, что все эти группировки и движения, помимо активного использования ими террористических методов, также являлись комбатантами - одной из военных сторон в крупных вооруженных конфликтах в соответствующих странах. При этом все они имели или приобретают значительное трансграничное измерение и развиваются в направлении дальнейшей регионализации своей военно-политической, террористической и иной активности. В отличие от этих группировок и движений, например, собственно «аль-Каида» в 2012-2013 гг. не совершила ни одного теракта;
• Дальнейшая транснационализация терроризма всех видов и на всех уровнях вооруженно-террористической активности, которые различаются в основном по масштабу конечных целей той или иной группировки локальному, региональному или глобальному. В современном глобализирующемся мире терроризм на разных уровнях мировой политики от локального до глобального различается, скорее, по глубине и качеству транснационализации, чем по наличию или отсутствию ее признаков. В целом, транснационализация современного терроризма носит, скорее, качественный, чем количественный характер. Несмотря на то, что, в количественном измерении, из более 2000 террористических группировок, отслеживаемых специалистами Глобальной базы данных по терроризму (Global Terrorism Database / GTD) лишь немногие наносят удары по «мягким мишеням» на иностранной территории,6 в качественном отношении размывается сама грань между «внутренним» и «международным» терроризмом. Сегодня даже террористические группировки с крайне локализованной повесткой дня все активнее пытаются транснационализировать некоторые или большинство аспектов своей логистики, пропаганды, системы финансирования, подготовки и т. д. Террористические акторы определенных мотивационно-идеологических типов (например, джихадистские ячейки на Западе) нередко адресуют свои теракты именно «миру в целом» и совершают их во имя подчеркнуто транснациональных или глобальных целей - даже если они в основном или целиком полагаются на местные ресурсы и/или не обязательно покидают страну своего проживания. При этом, в условиях не просто глобализации, а набирающей силу глокализации (противонаправленных процессов глобализации и локализации), транснационализация терроризма совершенно не обязательно означает его выстраивание или встраивание в какую-то жесткую вертикальную иерархию - она не только исключает, но и порой даже предполагает, определенную степень его фрагментации [1].

Сетевая фрагментация движения «глобального джихада»

Большая часть террористическая активности в мире приходится на вооруженных акторов, которые преследуют относительно ограниченные цели в локально-региональных контекстах. В отличие от них, более поздний феномен так называемого глобального терроризма (который в основном ассоциируется с «аль-Каидой») продвигает подчеркнуто универсалистскую повестку дня в глобальном контексте и, в конечном счете, преследует экзистенциальные, неограниченные цели, которые в принципе не могут служить предметом переговоров (например, смена мирового порядка в пользу «глобального халифата»). Такой терроризм по своей природе экстерриториален, т. е. не привязан лишь к какой-то одной или нескольким странам, локально-региональным контекстам и конфликтным зонам. Экстерриториальность предполагает присутствие или возможность появления адептов и ячеек «глобального джихада» в разных странах и регионах мира, в том числе немусульманских. При этом экстерриториальность движения «глобального джихада» не следует путать с его полным «глобальным покрытием»: асимметричный характер терроризма позволяет действиям этих ячеек и сетей иметь глобальный эффект, совершенно не требуя при этом их повсеместного физического присутствия. Существуют две основных интерпретации эволюции движения «глобального джихада». Хотя обе они подразумевают определенную степень фрагментации первоначальной «аль-Каиды» образца конца 1990-х - рубежа веков, первый подход рассматривает этот процесс как регионализацию по принципу «сверху вниз». С конца 2000-х гг. эта интерпретация стала преобладать в политическом и экспертном мейнстриме США и Запада в целом. Согласно этой интерпретации, движение «глобального джихада» подразделяется на три основных уровня.

• Во-первых, она сохраняет определенные функции прямого стратегического командования и контроля за тем, что осталось от «ядра аль-Каиды» (или «центральной аль-Каиды») в Пакистане и афгано-пакистанском контексте. Во-вторых, утверждается, что основной «центр силы» движения сместился в сторону нескольких крупных, хорошо структурированных и внутренне жестко консолидированных «региональных филиалов» «аль-Каиды» в мусульманском мире (которые находятся в прямой субординации к «центральной аль-Каиде»). Такими «региональными филиалами» обычно считают «аль-Каиду на Аравийском полуострове», «аль-Каиду в странах Исламского Магриба», «аль-Каиду в Ираке» и даже свои «аль-Каиды» в районе Африканского Рога и в Юго¬Восточной Азии. Третий, дополнительный уровень движения формируют так называемые идеологические адепты, или последователи, «аль-Каиды», которые «знакомы с ней только по ее идеологии», но «готовы на акты насилия во имя нее» . Это, как правило, небольшие ячейки или отдельные лица, причем наиболее активные не столько в мусульманских странах, сколько в мусульманских диаспорах на Западе. Однако в рамках доминирующего на Западе первого подхода к эволюции «аль-Каиды», активность этих более мелких, автономных «идеологических» ячеек и сетей рассматривается, скорее, как признак организационной деградации «аль-Каиды», которая, естественно, подается как результат сильного антитеррористического давления на нее со стороны США и их союзников.
• Второй подход рассматривает процесс сетевой фрагментации движения «глобального джихада» как на основное и наиболее динамичное направление его эволюции . Этот подход отрицает сохранение «ядром аль-Каиды» на нынешнем этапе каких-либо остаточных функций стратегического командования, оставляя за ним и за его оставшимися лидерами (включая Аймана аз-Завахири) лишь символическое и идеологическое значение. Этот подход в принципе не отвергает возможность существования «региональных филиалов» «аль-Каиды» в мусульманских регионах (правда, на эту роль относительно подходят, пожалуй, лишь «аль-Каида на Аравийском полуострове», сохраняющая генетические и прямые персональные связи с историческим ядром «аль-Каиды» и, в меньшей степени, «аль-Каида в странах Исламского Магриба»). Тем не менее, этот подход ставит под сомнение интерпретацию «глобального джихада» как единой жесткой вертикали «исламистского интернационала», иерархически интегрированного по принципу «сверху вниз» и подразделенного на крупные, четко организованные и строго подотчетные «центру» региональные филиалы. Большинство из так называемых региональных филиалов имеют длительную предысторию и сильные местные корни в своих регионах.

Суть такой сетевой фрагментации лучше всего передает концепция «джихада индивидуальных ячеек» Абу Мусаба ас-Сури (а на Западе - теория «безлидерного джихада», выдвинутая М.Сэджманом в одноименной книге).

При всей маргинальности движения «глобального джихада», оно все еще может представлять серьезную угрозу международной безопасности. Эта угроза несет в себе, по крайней мере, два аспекта.

• Во-первых, в последние годы на Западе наблюдается постепенный рост «доморощенного» джихадистского терроризма именно глобальной ориентации - даже несмотря на параллельную фрагментацию такого насилия (которая проявляется в преобладании совсем небольших микро-ячеек и растущей доли «одиночек» среди джихадистов). Некоторые из таких «одиночных» игроков - так называемые «одинокие волки» - действуют полностью самостоятельно (например, майор Нидаль Хасан, устроивший массовое убийство военных и гражданских сотрудников базы «Форт-Худ» в американском Техасе в ноябре 2009 г.). Другие действуют либо как сетевые агенты, либо даже по собственной инициативе, но пользуясь определенными оперативными и иными сетевыми связями и контактами.С одной стороны, такой фрагментированный джихадистский терроризм на Западе особенно трудно поддается отслеживанию (даже несмотря на значительную степень инфильтрации информаторов спецслужб в ряды потенциальных джихадистов): отдельные лица или ячейки этого типа могут вообще не вступать в контакт с другими, в том числе уже известными, террористическими группировками, не обязательно получают специальную подготовку в своей стране или за рубежом и часто приобретают оружие и другие необходимые для теракта материалы самостоятельно и из (полу)легальных источников. С другой стороны, для терроризма этого типа обычно характерна определенная нестыковка между высокой степенью идеологизированности и большими политико-идеологическими амбициями западных джихадистов - и их ограниченными практическими возможностями вести эффективную террористическую деятельность. Так, многие западные джихадисты не имеют предыдущего опыта применения вооруженного насилия (если только в состав ячейки не входит ветеран какого-нибудь вооруженного конфликта за рубежом или ее члены не получили спецподготовки). Эта нестыковка нередко приводит к провалу планируемых терактов и отчасти объясняет, почему, несмотря на то, что до половины всех планируемых западными джихадистами терактов нацелены на массовые жертвы, лишь несколько таких атак за 13 лет после 11 сентября 2001 г. реально привели к массовым жертвам .
• Во-вторых, фрагментированные сети состоявшихся и потенциальных «глобального джихада» формируют естественный пул для потока и набора западных джихадистов-добровольцев в зоны вооруженных конфликтов в мусульманском мире. Таких джихадистов особенно сильно притягивают конфликты определенного типа - широко интернационализированные (включающие внешние интервенции и другое вмешательство извне) конфликты в странах, где отсутствует функциональная государственная власть или где ее функциональность ограничена. Кроме того, западные джихадисты не обязательно, но нередко поддерживают транснациональные связи и более ограниченного типа - например, имеют несколько прямых (личных) иностранных контактов в джихадистских кругах или даже предпринимают поездки в конфликтные зоны (часто - к себе на родину) в поиске как идеологического вдохновения, так и базовой вооруженной подготовки или спецподготовки к ведению террористической деятельности. Растущее беспокойство вызывает все более двусторонний характер этих транснациональных потоков вооруженных джихадистов и других их связей: особенно в контексте подъема региональных радикально-исламистских организаций в ирако-сирийском контексте (таких, как «Джабхат ан-Нусра» и особенно ИГИЛ). Этот «театр» привлек к себе больше иностранных джихадистов, чем любой другой театр военных действий со времен войны в Афганистане 1980-х гг. При этом только в сирийском контексте западные, прежде всего европейские, джихадисты впервые составляют не менее четверти всех иностранных джихадистов - непропорционально большую долю.